«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг. - Сергей Алексеевич Сафронов

и по служебным делам с ним всегда было приятно иметь дело. Впоследствии, когда я был уже товарищем министра в 1915 г., ав Москве главноначальствующим был князь Юсупов, попавший на такой пост по какому-то печальному недоразумению и малодушию министра внутренних дел Маклакова, не решившегося пойти против этого смехотворного назначения, Адрианов совершенно не сумел себя поставить в самостоятельное положение и, трепеща перед Юсуповым, сын которого был женат на племяннице

государя, стал в положение „как прикажете“, боясь заявить свое мнение. Благодаря этому Адрианов, оставив всякую инициативу и исполняя только глупые и несуразные распоряжения Юсупова, проявил полную несостоятельность и попустительство во время глупейшего погрома немцев, вернее просто открытого грабежа под фирмой „немцев“, – этого позора, случившегося в Москве в мае 1915 г. По моему докладу тогда государю по возвращении моем из Москвы, Адрианов был отчислен от должности»[512].

Главной причиной второй волны немецких погромов в Москве В.Ф. Джунковский считал то, что Ф.Ф. Юсупов переусердствовал с насаждением антинемецких настроений. «Мне постоянно приходилось сноситься с Юсуповым, вследствие многочисленных жалоб, поступавших из Москвы по поводу тех или иных распоряжений Юсупова, касавшихся главным образом мер, принимавшихся им относительно иностранных подданных воюющих с нами держав. Казалось бы, нельзя было не приветствовать стремления Юсупова освободить столицу от германских подданных, немецкое засилье в Москве было действительно большое, но причиной этому был ряд распоряжений Совета министров, а также и Верховного главнокомандующего относительно подданных враждебных нам государств, которые были французского, чехословацкого и итальянского происхождения, не говоря уже о взаимном соглашении с Германией не подвергать высылке неприятельских подданных свыше сорока пяти лет и их семей, если они ни в чем неблагонадежном замечены не были. Юсупов с этими распоряжениями не считался, и потому приходилось постоянно указывать ему на нарушение закона. Его борьба с немецким засильем доходила в некоторых случаях до комизма, как, например, его распоряжение о переселении имевших право остаться в Москве иностранных подданных в один район, кажется в Яузскую или в какую-то другую часть города. Отдавая такое приказание, он не задумывался над тем, как это фактически осуществить. Конечно, из такого абсурдного распоряжения ничего и не вышло и только взбаламутило всех. Между переселяемыми была, между прочим, старуха 85 лет, Оттилия Стурцель. Когда я получил об этом депешу от ее дочери, русской подданной, и запросил Юсупова, он мне ответил, что она не высылается из Москвы, а переселяется в другой участок»[513].

На эту особенность Ф.Ф. Юсупова обратил внимание даже министр внутренних дел. «Вследствие ряда подобного рода жалоб министр Маклаков вынужден был обратиться к Юсупову с нижеследующим письмом от 20 мая. „Милостивый государь князь Феликс Феликсович… в тех случаях, когда ваше сиятельство признали бы необходимым оставить какое-то лицо из неприятельских подданных в Москве или выслать кого-либо из них, коему мною ранее разрешено было оставаться в Москве, покорнейше прошу вас предварительно входить по означенному вопросу в сношение со мною. К изложенному считаю долгом присовокупить, что… определение местностей для высылки неприятельских подданных предоставлено так же исключительно власти министра внутренних дел и что в настоящее время для указанной цели мною назначена для германских, австрийских и венгерских подданных немецкого происхождения Зауральская часть Пермской губернии, для остальных же категорий подданных этих государств – Уфимская губерния, а для турецких подданных мусульман – Рязанская губерния“. Юсупову, конечно, весьма не нравились вмешательства министра в его распоряжения, это его волновало, сердило, он высказывал это всем приезжавшим к нему, ему поддакивали, чтобы быть ему приятным; конечно, ничего хорошего из этого выйти не могло; а многие, более пронырливые старались вкрасться в его доверие, а он разбираться в людях не мог и подпадал под дурное влияние. Многие стали сводить на этом деле личные счеты»[514].

Сын Ф.Ф. Юсупова (тоже Ф.Ф. Юсупов) оправдывал отца: «В те годы почти все крупные предприятия, особенно в Москве как городе промышленном, принадлежали немцам. Немецкая наглость не знала границ. Немецкие фамилии носили и в армии, и при дворе. Правда, многие высшие сановники и военачальники были балтийских корней и ничего общего с неприятелем не имели, но народ о том не задумывался. Иные люди и впрямь верили, что государь по доброте душевной взял к себе на службу пленных немцев-генералов. Да и образованные всерьез удивлялись, почему это на государственных постах все лица с нерусскими фамилиями. Пользуясь общими настроениями, агенты немецкой пропаганды старались вовсю, подрывали доверие к императорской семье, внушали, что и сама государыня, и почти все великие княгини – немки. Все знали, что императрица ненавидит Пруссию и Гогенцоллернов, но это дела не меняло. Моя матушка однажды заметила государю, что общество раздражено на придворных „немцев“. „Дорогая княгиня, – отвечал государь, – что же я могу сделать? Они любят меня и так преданны! Правда, многие стары и выжили из ума, как бедняга Фредерикс. Третьего дня он подошел ко мне, хлопнул меня по плечу и сказал: „И ты, братец, здесь? Тоже зван к обеду?“»[515].

В конечном итоге все это вылилось в немецкие погромы. «Вся эта недостаточно обдуманная политика Юсупова заставляла невольно тревожиться за Москву, тем более что в Департаменте полиции имелись сведения о далеко не спокойном настроении среди разных слоев населения Москвы, распространении всевозможных слухов, включительно до обвинения великой княгини Елизаветы Федоровны – этой святой, можно сказать, женщины, в германофильстве. Все эти слухи, среди которых были и рассказы о всевозможных бесчинствах и преступлениях немцев внутри России, а также и об отравлении ими рабочих на фабриках Прохоровской мануфактуры и „Богатыре“, нервировали массы и возбуждали их. Озлобление против немцев, против каждого, носившего нерусскую фамилию, росло с каждым днем, а князь Юсупов вместо того, чтобы внести успокоение, стараться объяснить нелепость многих слухов, как бы нарочно своими мерами подливал масло в огонь, и 26 мая в Москве начались беспорядки»[516].

Правда, по свидетельству А.П. Мартынова, накануне погрома Ф.Ф. Юсупов озаботился судьбой винных складов в Москве, но решить проблему не смог. «Второй антинемецкий нажим произошел несколько позже, весной 1915 г., и окончился немецким погромом… Во время одной из многих бесед с князем, не помню, по какому вопросу именно, кажется, о винных складах и способах и мерах, которые следует принять для их охраны, я, не имея необходимых сведений и данных, предложил князю устроить специальное совещание и собрать лиц, которые с пользой для дела могут представить свои заключения. Князю моя мысль очень понравилась. Он приказал приехать и мне. На другой же день на совещание собралось человек двадцать – двадцать